Неточные совпадения
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший
момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие,
острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
В другой раз она долго и туманно говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные
моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое желание здоровой женщины поболтать на
острую тему. В общем он находил, что размышления Марины о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
Но наступал
момент, когда это неверие в русский народ делается
острым и безнадежным.
Мои взгляды на поверхности могли меняться, главным образом в зависимости от моих иногда слишком
острых и страстных реакций на то, что в данный
момент господствовало, но я всю жизнь был защитником свободы духа и высшего достоинства человека.
На улице. Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как это было в какой-то
момент вчера: весь мир разбит на отдельные,
острые, самостоятельные кусочки, и каждый из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел передо мной в воздухе — и без следа испарялся.
— Ничего, ничего, пожалуйста, — я улыбнулся соседу, раскланялся с ним. На бляхе у него сверкнуло: S-4711 (понятно, почему от самого первого
момента был связан для меня с буквой S: это было не зарегистрированное сознанием зрительное впечатление). И сверкнули глаза — два
острых буравчика, быстро вращаясь, ввинчивались все глубже, и вот сейчас довинтятся до самого дна, увидят то, что я даже себе самому…
Мы опять молчали. Дело переходило в сознательное упорство, и
момент принимал самый
острый характер. Тогда Перский, видя, что из этого произойдет большая неприятность, сказал Демидову громко, так что все мы слышали...
С
момента, когда он велел Гавриле грести тише, Гаврилу снова охватило
острое выжидательное напряжение. Он весь подался вперед, во тьму, и ему казалось, что он растет, — кости и жилы вытягивались в нем с тупой болью, голова, заполненная одной мыслью, болела, кожа на спине вздрагивала, а в ноги вонзались маленькие,
острые и холодные иглы. Глаза ломило от напряженного рассматриванья тьмы, из которой — он ждал — вот-вот встанет нечто и гаркнет на них: «Стой, воры!..»
До сих пор, однако, Арбузов надеялся на то, что в самый последний
момент перед борьбой в нем, как это всегда бывало раньше, вдруг вспыхнет злоба, а вместе с нею уверенность в победе и быстрый прилив физической силы. Но теперь, когда борцы повернулись друг к другу и Арбузов в первый раз встретил
острый и холодный взгляд маленьких голубых глаз американца, он понял, что исход сегодняшней борьбы уже решен.
В следующий
момент прямо на него двинулся откуда-то из угла молодой, гибкий человек, с лицом, опаленным ветром, и
острыми, расширенными глазами; костюм его состоял из блузы, кожаных панталон и пестрого пояса.
Он качается и вперед и назад, и с бока на бок и, разрезывая
острым носом гребень, вскакивает на него, и в этот
момент часть волны попадает на бак.
Не прошло и пяти минут с
момента вызова всех наверх, как «Коршун» весь покрылся парусами и, словно гигантская белоснежная птица, бесшумно понесся, слегка накренившись и с тихим гулом рассекая своим
острым носом воду, которая рассыпалась алмазной пылью, разбиваясь о его «скулы».
— Что говорить, я и не спорю —
момент острый, это не то что гранпасьянс раскладывать. Однако, вот мы пришли, — будет тебе надо мной в проповедничестве упражняться: я и Босюэта и Бурдалу когда-то читал и все без покаяния остался. Теперь давай думать, куда нам идти: в дом, или в контору?
В известный исторический
момент проблема класса может быть более
острой, безотлагательно требующей решения, чем проблема национальная, и именно для самого существования нации.
Он начал пятиться, но не прошел и двух аршин, как почувствовал, что его правая рука слабеет и отекает. Затем вскоре наступил
момент, когда он услышал свой собственный душу раздирающий крик и почувствовал
острую боль в правом плече и влажную теплоту, разлившуюся вдруг по всей руке и по груди… Затем он слышал голос Максима, понял выражение ужаса на лице прибежавшего следователя…
Но хитрый сластолюбивый поляк знал, что интрига с княжной Прозоровской не может ограничиться «игрой в любовь», как с бедной девушкой, приживалкой в княжеском доме, что устранить княжну даже при посредстве чудодейственных пилюль патера Флорентия было бы очень и очень рискованно, а потому выжидал удобного
момента, как коршун, остановившийся в поднебесье, недвижно выжидает мгновенья, когда может свободно и безнаказанно спуститься на уже намеченную им жертву и впиться в нее своими
острыми когтями.
Напоминаем, что политический
момент был крайне
острый, а в частной судьбе отца Кирилла наступал «последний день его красы». Приказный Пафнутиева монастыря Заломавин был человек крутой и отцу Кириллу не мирволил; он запер его с ломтем хлеба и кружкою воды в особливую келью и держал на замке. Так, вероятно, он хотел его проморить до пострига в монахи. Кирилле оставалось только лить слезы и петь «жалостные калязинские спевы», сложенные подобными ему жертвами «подневольного пострижения...